Гуманитарные итоги 2010-2020. Литературный критик десятилетия

1. Кого бы Вы могли назвать «литературным критиком десятилетия» (2010—2020 гг.)? (При ответе можно учитывать любые факторы: как творческую продуктивность, так и личную/вкусовую заинтересованность в работе критика, или их сочетание). Что Вы сами вкладываете в это определение — и почему?

2. Расскажите о логике эволюции выбранного критика. Менялась ли его манера и, если да, то как?

3. Общим местом в наши дни стало наличие культурного перепроизводства — или, как уточняет Евгений Абдуллаев в одном из наших предыдущих опросов, «информационного перепроизводства. Культурно—значимых книг (фильмов, спектаклей…) «производилось» в десятые не больше, чем в нулевые или девяностые. А вот информационный гул — возрос до верхнего акустического порога». В связи с этим хочется спросить: занял ли выбранный Вами критик, его усилия и работа, достойное место в литературном контексте, уместно ли говорить о его признанности (хотя бы и внутри литературного процесса — учитывая в нём маргинальную роль критики как таковой)? Если да, то какие качества его личности/его работы поспособствовали этому? Если нет, то почему, на Ваш взгляд, это произошло?

В опросе участвуют двадцать респондентов. В этом выпуске читайте ответы Валерии ПУСТОВОЙ, Сергея КОСТЫРКО, Василия НАЦЕНТОВА, Андрея ВАСИЛЕВСКОГО, Ольги БАЛЛА, Владислава ТОЛСТОВА, Ольги БУГОСЛАВСКОЙ, Юрия УГОЛЬНИКОВА, Олега ДЕМИДОВА, Сергея ОРОБИЯ

Продолжение опроса читайте ЗДЕСЬ

Валерия ПУСТОВАЯ, литературный критик, прозаик, кандидат филологических наук:

ОЛЬГА БАЛЛА

Мне кажется, вопрос о критике десятилетия не такой однозначный и показательный, как о писателе десятилетия. В случае писателя мы можем говорить о том, как его художественный мир, авторская стратегия выразили и уточнили наше чувство времени и актуальное понимание литературы. В случае с критиком опереться только на мир — мир идей, литературных ценностей, систему оценок — или только на стратегию не получится. Значение критика связано и с его площадкой, и с восприятием авторов, о которых он пишет, к тому же именно в случае критика важна аудитория как показатель. Не прочитанный критик — не вполне уже критик, и критик, прочитанный узкой аудиторией, заведомо проигрывает широко читаемому в лидерстве десятилетия.

Однажды я сказала на дискуссии, что, может быть, это нормально, когда у нас есть на одном полюсе единственная Роднянская, а на другом единственная Юзефович. Мне возразили, сказав, что это путь к авторитаризму ещё и в критике. Но я не понимаю, где тут авторитаризм и как может быть иначе. Именно в связи с перепроизводством культуры и возможностей высказываться о ней нам точно не нужны два критика с одной стратегией. Интересно, что так и получается. Позицию главного мейнстримного критика, после рецензии которого люди пополняют списки книжных покупок, занимали сначала Андрей Немзер, потом Лев Данилкин, теперь Галина Юзефович. Нам может быть досадно, что по сравнению с этими лидерами рекомендательной критики другие менее видны. Зато они и видны по-другому, иначе воспринимаются, делают какое-то другое дело. Как-то я обозревала первые рецензии на свежий тогда роман Пелевина. Это было довольно однообразное чтение, потому что модель рекомендательной рецензии диктовала и клише, и сам принцип поверхностного набега на текст, за которым, чувствуется, стоит очередь книг на обозрение. Мне кажется, даже в рамках одного типа критики важно искать себя, свой голос, выстраивать свою систему оценок и непременно ценностный мир. Индивидуальность критика — один из его инструментов. Как только критик понимает, чего сам-то он хочет от критики, зачем занимается литературой, — появляются метод, ракурс, стиль, и критик становится единственным в своём роде.

В этом смысле критиком десятилетия я бы хотела назвать Ольгу Балла, которая к исходу десятилетия, в 2019 году, стала лауреатом первого сезона премии «Неистовый Виссарион». Исключительный случай бесспорного решения, которое, впрочем, не было гарантировано. Потому что имя Ольги Балла не треплют в разговорах о проблемах, вызовах, кризисе критики. Странным образом оно остаётся в стороне от линий полемики, от разломов и драк за лидерство. В премии отметили это не без доброжелательного ехидства: мол, Балла критик добрый и порой куда лучше авторов понимает, о чём они написали. Не могу похвалиться, что читала все рецензии Ольги Балла, но видела её критиком злым, действительно, только однажды: в рубрике «Лёгкая кавалерия» она поместила отповедь автору, который в той же «кавалерии» кого-то неуважительно распёк. Случай ироничный: тут Балла выступила по сути против принципов самой рубрики, которая позволяет не стесняться в выражениях, в том числе и ей, выступившей за всё хорошее в критике против всего в ней плохого.

Балла пишет много, и диапазон её обозрений широк, от художественной прозы, на которую всегда найдутся охотники, до наукообразных томов, какие не каждый читает вот так, как она: для отдохновения. Пишет на разных площадках, и поэтому затруднительно было бы следить за ней. И в то же время широта не ведет к рассеиванию, распылению. У Баллы узнаваемый мир, неподражаемая критическая индивидуальность, и это и сильно: выстраивает любые её высказывания в личную историю, большую критическую мысль, — и уязвимо: скромные жанры рекомендательной рецензии или разбора преображаются, выпадают из шаблона, не опознаются, и это не позволяет запросто войти в мир её критики, растиражировать его.

Несмотря на иронию по поводу доброты этого критика, Балла покоряет меня углублённой точностью, до которой она додумывается, прилежно вроде бы, ласково и нетребовательно следуя за автором — и вдруг добираясь до волшебного корня интерпретации, за который решительно тянет — и обозреваемый текст предстаёт таким стройным, последовательным, осознанным, каким он просто не мог быть создан. Отсюда эта ирония, что она понимает авторов лучше их самих: мы отвыкли от критики как искусства понимания. У нас если критик точный, то он разит и добивает. А если доброжелательный, то, значит, беззубый и прогибается. Но Балла приходит к тексту со своим запросом — и умудряется расслышать самобытный отклик автора на этот запрос. И доброта её — выражение ценностной позиции: текст в её мире сам выступает актом понимания, смыслового устроения мира. И в критике Ольги Балла действует презумпция уважения к самому этому акту.

…А поскольку рядом с демиургом непременно должен крутиться трикстер, назову в качестве альтернативного критика десятилетия Василия Ширяева — «камчадала с бензопилой», как озаглавлена статья Алисы Ганиевой о его раннем творчестве, — создателя жанра «критики критики» и собственного языка, на котором только и может изъясняться этот жанр. Ширяеву предоставил площадку в «Урале» Сергей Беляков на рубеже нулевых и десятых. Сейчас он также печатается в «Лёгкой кавалерии», рубрике «Вопросов литературы». Я мечтаю о книге Ширяева, которую квалифицировала бы как сборник критической прозы. Есть в его текстах это прибавочная смеховая, контркультурная, карнавальная ценность, благодаря которой обаяние их независимо от статуса и степени прочитанности его героев. «Критика критики» Ширяева отразила кризис положения и задач литературной рефлексии: он пародийно раздувает её страх ненужности, ангажированности, непрочитанности, сложности. Снимает излишки серьёзности. Если критика — это самосознание литературы, то «критика критики» Ширяева — самоирония этого самосознания.

Сергей КОСТЫРКО, литературный критик, прозаик, куратор проекта «Журнальный Зал»:

ОЛЬГА БАЛЛА

1. В 2019 году в Екатеринбурге была учреждена Всероссийская литературно-критическая премия «Неистовый Виссарион», и первым лауреатом её стала Ольга Балла. На мой взгляд, абсолютно заслуженно. Так что с некоторыми оговорками (см. ниже) литературным «критиком десятилетия» я бы назвал Ольгу Балла. Хотя, на самом деле, для движения литературы одного «критика десятилетия» мало, их должно быть несколько. Литературный критик — это наш собеседник в разговоре о литературе, а ситуация разговора о литературе только с одним собеседником, да ещё настолько продолжительном — в десять лет — отрезке времени, кажется мне противоестественной. Притом что я регулярно читаю Ольгу Балла, мне, например, очень важно знать, что на эту же тему скажет Андрей Пермяков, или Юлия Подлубнова, или Дмитрий Бавильский, или Евгения Риц и так далее.

2. Ольга Балла вошла в литературную критику, как мне кажется, критиком вполне сложившимся. И если говорить о том, как со временем меняется образ Балла-критика для её читателя, то я бы слово «эволюция» заменил словами «прописывание», «развёртывание». Она постепенно разворачивает свою концепцию художественной литературы. Именно постепенно. Критик в литературе — это одновременно и практик, и теоретик. Случаи, когда критик приступает к своей работе уже имея свою концепцию литературы, и вся последующая его деятельность будет состоять в выяснении того, насколько рецензируемые им тексты соответствуют или не соответствуют правильной, по мнению критика, концепции, — такие случаи мы наблюдаем достаточно часто, но они мне, например, неинтересны. Мне кажется, что для критика более естественным является — чем, например, и занимается в литературе Ольга Балла, — постоянный поиск слагаемых своей концепции в самом процессе анализа текущего литературного процесса. При этом у Балла есть свои абсолютно «законченные» неизменные концептуальные установки, в частности, обязательное подключение к «рацио» ещё и чувственного, непосредственного восприятия текста, то есть использование в качестве одного из главных своих инструментов «художественного чутья».

3. Насчёт «информационного гула» я бы уточнил — гул этот производится в определённых помещениях, так или иначе сообщающихся с торговыми залами книжных магазинов, это гул особого рода, ну а в тех отсеках наших СМИ (скажем, в литературно-критических разделах толстых журналов), где идёт разговор о сути происходящего в сегодняшней литературе, особого гула почти нет. Здесь ясно и внятно сказанное слово в «гуле» не теряется. Так вот, Балла слышно хорошо. И это, кстати, уже отмечено, как сказано выше, её лауреатством в премии «Неистовый Виссарион». Что этому способствовало? Во-первых, регулярность появления её литературно-критических разборов, что (регулярность) для критика первый признак его профессионализма. Во-вторых, сам отбор книг для рецензирования, то есть отбор именно тех книг, которые, как кажется Балла — а чаще всего я, например, как её читатель, в итоге соглашаюсь с ней — которые достойны нашего внимания. Ну и, разумеется, интеллектуальный уровень предлагаемого критиком анализа и всегда связанная с этим уровнем эмоциональная окрашенность повествования. И ещё — характерно, что Балла — один из немногих литературных критиков, тексты которого абсолютно органично смотрятся и на страницах традиционных литературных журналов и на страницах подчёркнуто «филологического» НЛО. Лично для меня чтение Балла — это всегда живое общение с взыскательным, часто неожиданным, порой парадоксальным в суждениях собеседником.

Василий НАЦЕНТОВ, поэт, прозаик, эссеист:

ОЛЬГА БАЛЛА

1. Мне довольно легко говорить о критике: я только читатель. И не более того. Все мои околокритические опыты носят случайный и вполне поверхностный характер. Кого я в последние несколько лет читал внимательнее всего? Наверное, Ольгу Балла. Это тот самый случай, когда творческая продуктивность сочетается с необходимой в этом деле долей объективности, с читательской и профессиональной широтой.

Сегодня, мне кажется, не может быть критика десятилетия. Не то время: слишком всё сегментировано (если не местечково, уж простите). Иметь в виду всё это многообразие (и при этом сохранять трезвость мысли и девственную чистоту чувства), по-моему, чрезвычайно трудно. Практически невозможно. Но настоящему критику необходимо.

2. Не уверен, что смогу ответить на этот вопрос. Как минимум, потому, что нет возможности удержать всю многоликость написанного Ольгой Анатольевной за эти десять лет. Как максимум потому, что для понимания и рассмотрения этой самой «логики эволюции» нужно самому быть критиком. Критиком критики! Занятное, между прочим, дело.

Тексты последних нескольких лет (за точку отсчёта можно взять условный 2016 год, когда литература обступила меня со всех сторон и стала не просто делом жизни, но во многом эту жизнь заменила) представляются мне, если угодно, мгновенными монолитами мысли: как будто критик и не размышлял вовсе над прочитанными, не рассматривал под лупой и не отодвигал от себя, пытаясь отделаться от навязчивого лирического гула. Что-то тут-же-сказанное, что-то важное и точное. Что-то, что является неизбежным продолжением самого критического объекта.

3. Ольга Балла занимает безусловное место в современном литературном мире. Безусловно своё. И здесь, кажется мне, сыграла очень существенную роль та самая творческая продуктивность, о которой мы говорили в начале.

Да, культурное перепроизводство и разговор о нём давным-давно стал общим местом. Впервые я услышал об этом страшном симптоме времени на своих первых Липках от Андрея Витальевича Василевского. Он в своей привычной устало-скептической манере говорил какие-то абсолютно страшные вещи: книг выходит слишком много, а мы, молодые писатели, никогда не будем прочитаны. И вообще (пока не поздно!) лучше бросать это безнадёжное дело… На меня это тогда произвело довольно сильное впечатление. Теперь привык. Помните, у Кушнера?

Человек привыкает
Ко всему, ко всему.
Что ни год получает
По письму, по письму.

Это в белом конверте
Ему пишет зима.
Обещанье бессмертья —
Содержанье письма.

Как красив её почерк!
Не сказать никому.
Он читает листочек
И не верит ему.

Зимним холодом дышит
У реки, у пруда.
И в ответ ей не пишет
Никогда, никогда.

А ещё времена не выбирают! Да-да. Критик (в отличие от поэта) всё-таки обязан быть сегодня. Даже если пишет про вчера. У Ольги Балла это прекрасно получается.

Андрей ВАСИЛЕВСКИЙ, поэт, главный редактор журнала «Новый мир»:

1-2. Ответить на вопросы согласился сразу, бодро приступил к делу… нет, не получается.

С одной стороны, их много — разных. Это хорошо и правильно. Книжный обозреватель, конечно, Галина Юзефович. Критики, активно «перечитывающие заново» недавнюю и давнюю литературу, — Дмитрий Бавильский и Владимир Березин. О фантастике и фантастическом пишет Мария Галина. Обо всём (но больше о нонфикшн) пишет Ольга Балла и обо всех — Андрей Пермяков.  Перечисленные авторы пишут много, это хорошо и правильно, критик должен много писать и много публиковаться. А ещё Валерий Шубинский, Евгений Абдуллаев, а ещё, ещё… Да откройте годовое содержание моего родного журнала. Нет, не получается.

Потому что с другой стороны — где же сама вакансия Критика Десятилетия? Не вижу. Да и с вакансиями Прозаика Десятилетия и Поэта Десятилетия (см. соответствующие опросы) не все просто, но вакансии эти хоть как-то… ощущаются. Вот есть ощущение, что эти вакансии хотя бы возможны. А тут — непонятно. Критики нужны, нужны (раздайте им премии! много премий! дайте им денег!), а Критик Десятилетия — это что? зачем?

3. «Общим местом в наши дни стало наличие культурного перепроизводства», да, наконец-то стало. С удовольствием замечу, что это стало общим местом в том числе благодаря и моим усилиям. Лет пять я — с упорством маньяка — при любом удобном случае, при малейшей возможности, письменно и устно, твердил — «культурное перепроизводство то», «культурное перепроизводство сё»… Я о нем сказал уже всё, что мог. Надо дать и другим поговорить.

Ольга БАЛЛА, литературный критик, эссеист, редактор журналов «Знамя» и «Знание — Сила», лауреат премии «Неистовый Виссарион-2019»:

АЛЕКСАНДР ЧАНЦЕВ и ДМИТРИЙ БАВИЛЬСКИЙ

1. Ну, формулировка не моя, она мне задана извне, поэтому приходится думать, что бы такое в неё вложить. Ответ напрашивается примерно такой: тот, кто точнее всего уловил и осмыслил происходившее в литературе в это время. Выбирать одного критика — всё-таки, кажется мне, несколько огрубляющая постановка вопроса (хотя ответ у меня есть и в этом случае — тут уже на помощь приходит моя пристрастность), — из людей, писавших о литературе в ушедшем десятилетии, я высоко ценю, например, Евгению Вежлян (и мне очень жаль, что она сейчас практически ушла из активной и регулярной критической практики ради более важных для неё научных задач, — понимаю, но жаль всё равно), Анну Голубкову, Юлию Подлубнову, Валерию Пустовую, Евгения Абдуллаева, Бориса Кутенкова, Игоря Гулина, Данилу Давыдова, Наталию Черных, Льва Оборина, Владимира Коркунова, Артёма Скворцова, Валерия Отяковского, недавно покинувшую нас Инну Булкину; необходимо вспомнить Григория Дашевского, хотя в обсуждаемом десятилетии он прожил всего три года. Список столь же неполный, не смеющий претендовать на полноту (я точно кого-то пропустила сейчас — и не одного), сколь различны меж собой и люди, входящие в него. Но если уж выбирать, то наиболее важных для меня авторов, работающих (в числе прочего и) в критике, двое: Дмитрий Бавильский и Александр Чанцев. Оба они интересны не только глубиной и нетривиальностью мышления (не говоря уже о чрезвычайно высокой продуктивности: последний как раз в обсуждаемое десятилетие издал три книги критики, одна толще другой: «Литература 2.0», «Когда рыбы встречают птиц» и «Ижицы на сюртуке из снов» — каждая как раз за пятилетие), но и широким охватом внимания, — оба отслеживают новейшие явления не только в литературе, но и в окрестных искусствах и культурных областях: Бавильский — в музыке, изобразительных искусствах, искусствоведении, теории литературы, истории культуры, Чанцев — в музыке, кино, философии, — и, соответственно, видят литературу в больших контекстах — синхронных и диахронных, как часть общекультурного движения. Ну и, наконец, обоих люблю просто за стиль и интонацию, за тип взгляда, за индивидуальность. Именно их в ушедшем десятилетии — и не только в нём — мне было читать интереснее всего; их тексты больше всего давали и дают мне для собственного моего не только профессионального, но человеческого развития. Перед обоими мне не перестаёт быть стыдно за собственную необразованность и хочется быть ими, а если уж никак не получится — то отрастить себе сопоставимо устроенную голову: тип взгляда, свойственный каждому из них, видится мне очень плодотворным.

2. Перемены в манере Чанцева мне как-то не бросились в глаза, он, по-моему, вполне верен себе (хотя надо подумать). Бавильский же, по моим наблюдениям, постепенно отходит от критической деятельности в узком смысле, от оперативного реагирования на новейшие события русской словесности, стал избирательнее, предпочитая чтению — перечитывание и занимаясь главным образом собственной писательской работой, — и, я бы сказала, он постепенно смещается от литературоведа, на которого учился и выучился, к мыслителю, которым был, по существу, всегда. Но важно, что он из тех немногих, кто качественно и основательно рецензирует сложный интеллектуальный нон-фикшн (в декабрьском «Новом мире» у него была совершенно роскошная «Книжная полка»). Кстати, Чанцев — ещё один из этих немногих, способных обсуждать серьёзные философские работы на страницах именно литературных журналов, то есть, в конечном счёте, в свете их задач (в том же декабрьском «Новом мире», например, он рецензирует огромный том «Мартин Хайдеггер: pro и contra», — не со специально-философских, а с общекультурных позиций). И это как раз то, что и я, пытаясь у них обоих как-то учиться, читаю с жадным интересом.

3. Не очень представляю себе, что такое «достойное» место в литературном контексте — достойное чего? (Что же до маргинальности критики, то чем же ей ещё быть: она и есть пометки на полях, — признаться ли, что и я, грешная, все свои критические писания выращиваю из таких именно пометок? — но эти поля, по моему разумению, достаточно широки для того, чтобы писать на них большие содержательные тексты с собственной ценностью). Но оба моих героя профессиональным сообществом и замечены, и признаны, и оценены, что получило и формальное выражение: Бавильский в прошлом году получил «Неистового Виссариона» за «творческую дерзость», а Чанцев тогда же — Премию Андрея Белого в номинации «критика» за «Ижицы». (А за пределами литературного процесса… да что мы, с головой в него погружённые, знаем о происходящем за его пределами?) О качествах их личностей и работы, сделавших это признание возможным, мы, собственно, уже и сказали: оба они — критики-мыслители, делающие то и так, чего и как не делает, строго говоря, никто: внимательные к литературе как таковой, они видят её объёмным зрением и тем самым, не упуская из виду её специфики, выводят её за собственные пределы.

Владислав ТОЛСТОВ, литературный критик, автор блога «Читатель Толстов»:

ГАЛИНА ЮЗЕФОВИЧ

1. Для меня литературный критик №1 — это Галина Юзефович, конечно. Хотя если говорить о заметных критиках десятилетия, можно назвать ещё несколько фамилий. Но все они в той или иной степени отошли от «чистой» критики, как я себе её представляю (а работа критика в моём понимании — это отслеживать интересные новинки и рассказывать о них). Лев Данилкин перестал писать критические обзоры и занялся написанием книг для биографической серии «Жизнь замечательных людей». Другой Лев, Пирогов, когда-то писал отличные критические статьи о современной литературе, но давно не встречаю его новых текстов. По-прежнему великолепно пишет о тенденциях современной литературы Владимир Березин, но он все же не критик, он не «следит за процессом» и не рассказывает о новых книгах. Мне нравятся обзоры Александра Мелихова, но он тоже в большей степени писатель, литературная критика не более чем одна из граней его творчества. То же самое можно сказать и о Дмитрии Быкове, Михаиле Визеле, Константине Мильчине, Николае Александрове и многих других — все писали/говорили о книгах, а теперь пишут/говорят на разные другие темы. Есть интересные молодые критики вроде Ивана Родионова или Матвея Раздельного, но рано говорить, останутся ли они в этой сфере. А Юзефович, может быть, единственная, кто активно продолжает работать в литературной критике и не меняет тему. И критика её приобрела формы некоего культуртрегерства — сейчас объясню, что имею в виду. Например, Галина Юзефович вместе с Анастасией Завозовой делают подкаст «Книжный разворот», в каждом выпуске рекомендуют несколько книжек — и я эти книги нахожу, открываю для себя новых авторов и произведения, о которых я при всём своём многочтении ничего не знал. Так что спасибо Галине Юзефович, благодаря которой я делаю такие открытия — как, собственно, и тысячи других читателей, слушающих её подкаст и читающих книжные рецензии.

2. Эволюция, безусловно, есть, и эволюция подчинена определённой логике: Юзефович много читает, ей нравится читать, она любит книги, любит говорить о них, у неё это получается убедительнее, интереснее и объективнее, чем у многих её коллег-критиков. Благодаря неустанному труду, ежедневному погружению в процесс чтения, осмыслению и формулированию впечатлений от прочитанных книг Юзефович удается говорить о книгах внятно, чётко, парадоксально, занимательно, вдохновенно, доверительно — собственно, именно так, чтобы широкие читательские массы стали прислушиваться к её мнению. Я не знаю, какой была манера Галины Юзефович до того, как я начал читать книжные критические обзоры в СМИ и Интернете. Я читаю её в Фейсбуке и на «Медузе», я слушаю подкаст «Книжный разворот», эпизодически включаю её канал на Ютубе. Несколько раз видел Галину Леонидовну в передаче «Вечерний Ургант», но тут ничего не могу сказать, я не смотрю телевизор.

3. Конечно, Галина Юзефович является важной фигурой в современном российском литературном процессе, как я его себе представляю. Она откликается на интересные и важные книжные премьеры, она, как уже сказано выше, присутствует в разных воплощениях — и в подкасте, и в Ютуб-канале, и в роли лектора, и в качестве приглашённого эксперта у Урганта. И мне по-прежнему интересно следить за её мнениями, интересно, что она скажет о той или иной новой книге. Хотя когда постоянно читаешь автора, начинаешь понимать его эстетические принципы, кругозор, предпочтения, я примерно догадываюсь, какие книги Юзефович нравятся больше, случается, что мне эти книги не нравятся. Но это нормальное дело. И я считаю Галину Юзефович «литературным критиком страны номер один», и пока не вижу, кто бы мог оспорить у неё этот статус.

Ольга БУГОСЛАВСКАЯ, литературный критик:

ГАЛИНА ЮЗЕФОВИЧ

1. С объективной позиции невозможно не заметить очевидный успех Галины Юзефович. Ей удалось то, чего не удалось больше никому из критиков: выйти к широкой публике. Положение влиятельного лидера мнений позволяет Галине играть роль не только критика, но и просветителя. А нашей стране, которая, можно сказать, заново учится читать, просветители необходимы. В этом качестве Галине удаётся решать множество задач, одна из которых — популяризация иностранной литературы. А это тоже чрезвычайно важно, поскольку помогает создать некоторый противовес возобладавшим сегодня изоляционистским тенденциям.

2. Скорее можно проследить тенденцию развития. Создав то, что называется личным брендом, Галина постоянно осваивает новые направления. Она выступает в качестве литературного обозревателя, преподавателя, лектора, автора подкастов и Ютьюб-канала. Такого рода диверсификация позволяет увеличивать аудиторию, расширять тематику и освещать вопросы собственно литературы с разных сторон.

3. Галина — самый успешный и популярный отечественный критик, можно даже сказать — единственный по-настоящему популярный критик. Благодаря чему? На мой взгляд, одна из причин успеха состоит в том, что Галина сделала большой шаг навстречу публике, существенно облегчив и упростив сам подход к чтению. У нас традиционно бытует представление о чтении как серьёзной работе, способствующей духовному и прочему развитию. Этим определяется и представление о жёсткой жанровой иерархии. Галина же исходит из того, что, во-первых, чтение должно приносить прежде всего удовольствие и радость, а во-вторых, никакой вертикали в современной культуре не существует, а жанры не делятся на высокие и низкие: хорошо написанный детектив лучше плохо написанного философского романа. При этом Галина пишет и рассказывает о новых книгах не ради того, чтобы составить некий общий канон или навязать всем своё представление о прекрасном, а чтобы инициировать диалог, основанный на понимании того, что у разных людей разные запросы, вкусы и предпочтения. Всё это в совокупности снимает с читателя груз тяжких обязательств и долгов перед литературой, который и в самом деле способен отпугнуть. Галина, можно сказать, легализовала развлекательное чтение, попутно вскрыв большой дефицит качественных жанровых произведений на русском языке. Вклад Галины Юзефович в литературу, безусловно, велик, и критиком десятилетия логично назвать именно её.

Если же вернуться к субъективной позиции, то мне самой несколько ближе то, что делает Анна Берсенева (Татьяна Сотникова). Галина часто рассматривает книги в сугубо литературном контексте, а саму литературу как самодостаточный феномен. Анну Берсеневу всегда интересует контекст широкий — общекультурный, социальный и политический. Мне, как человеку политизированному, это представляется существенным.

Юрий УГОЛЬНИКОВ, литературный критик:

ИГОРЬ ГУЛИН

1-3. На самом деле в это десятилетие работало сразу несколько очень хороших критиков, но если надо сказать только об одном, то, пожалуй, мне бы хотелось отметить Игоря Гулина (вообще именно критики примерно моего поколения мне и кажутся одними из наиболее интересно пишущих сейчас). Поскольку Гулин пишет для приложения газеты «Коммерсант», он обращается к широкой аудитории (нельзя назвать её массовой, но всё же). При этом часто пишет о книгах трудных, требующих усилия для понимания. Кратко о трудном — не самая тривиальная задача, которую он раз за разом выполняет.

У него есть собственный вкус, своё представление о том, что такое литература и для чего она нужна, далеко не совпадающее с моим, но это и неважно. Почему они, собственно, должны совпадать? Многое что его интересует даже не как критика, а как культуролога, для меня находится на далёкой периферии интересов (скажем, советская производственная кинодрама), и это нормально. При этом вкус не перерастает в снобизм, в неприятие иных позиций (во многом именно благодаря столь маргинальным предметам интереса). К сожалению, отечественная критика очень часто либо впадает в критическую графоманию, когда автору становится уже совершенно не важно, о чём именно писать, а волнуют его только собственные рассуждения по поводу. Увы, в отечественной традиции это слишком укоренившаяся традиция: с XIX-го столетия критик был вынужден исполнять роль политического трибуна, что делало высказывание о собственно литературе не столь важным, но и без всяких идеологических установок критик часто заслоняет собой автора. Критика это литература о литературе, а не полёт валькирии. Либо же критика ведется методом Панглосса, её автор превращается в органчик по производству комплиментов, а сами «критические тексты» в череду похвал всем и вся.

Противоположный случай, когда критик мнит себя защитником осаждённой крепости и суть его «критических» высказываний сводится к тому, что имярек плох или хорош, потому что он принадлежит к «правильному» или «неправильному» лагерю, использует или не использует «правильную» метрику и так далее. В общем, способность сочетать собственный вкус и своей представление с открытостью к представлениям иным (а только на этом, как мне кажется, и может основываться критика, в других же случаях она подменяется чем-то с ней не очень связанным), так вот эта способность встречается не так уж часто. Хотя, повторю, в истекшем десятилетии, неожиданно, одновременно работало сразу несколько очень интересных критиков. Кроме того, критическая работа Гулина основывается на хорошей филологической подготовке. Скажем, мне было довольно интересно прочесть его прошлогоднюю статью о «Козлиной песни» Константина Вагинова (текст был опубликован в журнале «НЛО»).

Не могу сказать, что манера этого критика существенно изменилась за прошедший период, возможно, это и не так, но для этого требуется специальный анализ, пока мне кажется, что существенных изменений за истекшее десятилетие не произошло.

Опять же, если говорить о признании как профессиональном, так и общественном, не могу судить о том, насколько этого критика слышит читатель вообще. С одной стороны, он несомненно имеет свою аудиторию и несомненно признан в среде профессиональной и за её пределами, то, что он состоялся и как редактор в общем успешного  журнала «Носорог», говорит об этом однозначно. Но, конечно он не так популярен, как, скажем, Галина Юзефович. Мне не кажется, что популярность и признание это то, по чему стоит критика оценивать, хотя это и не значит, что к ним не стоит стремиться. Популярность полезна для донесения своих взглядов, но не более того. Как и в поэзии — автор-критик может быть популярен, может быть не популярен, это ещё ничего не говорит о его текстах. Если критик отзывается на  все громкие новинки вроде Пелевина — Сорокина — Прилепина, его, само собой, будут читать больше, чем человека, который пишет о стихах Геннадия Гора, например, но это, повторюсь, не имеет большого значения для определения степени его профессионализма и значимости его работы. Это принципиально разный труд, который сложно сравнивать. О том же Пелевине большинство читателей и так знают: написать критическую заметку так, чтобы это стало откровением, представить читанного-перечитанного автора в новом свете — это задача нетривиальная. С другой стороны, и объяснить человеку, чем может быть важен, интересен автор, о котором он, скорее всего, не слышал никогда (или слышал мимоходом), зацепить читательский интерес, это тоже важно и тоже сложно.

Сергей ОРОБИЙ, литературный критик, доцент Благовещенского государственного педагогического университета, кандидат филологических наук:

ЛЕВ ДАНИЛКИН

1. Лев Данилкин, писавший до середины десятилетия. Но это тот случай, когда отсутствие в литературном поле не менее значимо, чем присутствие. Классический тип русского критика, для которого разговор о книге — бикфордов шнур очередной опасной концепции. «Во времена Белинского в жизни критика было нечто романтическое, критик был расхристанным, лохматым существом, у которого из всех карманов торчали «идеи», он был обмотан ими, как шахид поясами. Нынешние, — писал Данилкин, — совсем не то. Тут скорее чувствуешь себя персонажем Вудхауса». Но сам, западник с Прохановым в анамнезе, удачно соединил в себе Белинского и Вудхауза + считал важным для каждой очередной новинки находить лучшие слова в лучшем порядке: «Просто я всегда сочинял рецензии как, прости господи, стихи, готовые законченные тексты, которые, в идеале, самодостаточной ценностью обладают… Существует две задачи: первая — рассказать про чужой текст, объяснить его значимость и показать, как он устроен, и вторая — сделать текст со своей «музыкой». Это, может, никто никогда и не замечает, но для меня это важно…» — я, однако, как раз замечал и мотал на ус.

2. Стилистически Данилкин очень узнаваем в любом тексте, концептуально же перешёл от рецензий к большим биографиям «с идеями», это логично, см. пункт 1.

3. В 2010-е парадигма Данилкина сменилась парадигмой Галины Юзефович и влогеров. Шахиды уступили саперам. Больше маркетинга, меньше музыки.

Олег ДЕМИДОВ, поэт, культуртрегер, литературный критик:

1. Нет и не может быть одного единственного поэта, прозаика, драматурга или критика десятилетия. Это абсурд и оставшийся в нашем культурном коде культ личности, который идёт, конечно, не от Сталина, а ровно с того времени, как Москва, устранив Новгород и Киев, определила путь развития русского государства.

Определить беспристрастно тоже не представляется возможным.

Есть Галина Юзефович, но она в первую очередь прекрасно разбирается в антропологии современного чтения, в практиках чтения и в технологиях приобщения к чтению. А рецензирование и критика — только инструмент.

Есть премия «Неистовый Виссарион» и нет премии «Неистовый Виссарион». Как нет и многих других премий. Один распил символического капитала.

Есть прекрасные поэты и прозаики, которые порою обращаются к критическим статьям, — Игорь Караулов, Анна Долгарева, Вадим Левенталь, Леонид Юзефович. Но это немного не то, правильно?

Единственное исключение в этом плане — Захар Прилепин. Чудо как хороши были его сборники интервью («Именины сердца» — может, самая лучшая его книга! Я по ней знакомился с современной литературой) и публицистики и критики («Terra Tartarara» и «К нам едет Пересвет»). Вот его критики не хватало в 2010-х.

Появилась «новая критика» или «альтернативная критика», как пишет вдохновлённая ею и позже разлюбившая её — с женщинами такое бывает сплошь и рядом! — Анна Жучкова, и быстро сошла на нет.

Проскакала как-то мимо «Лёгкая кавалерия» от «Вопросов литературы». Наверное, она до сих пор где-то скачет. Только их уже не видно и не слышно.

Есть великое множество самостоятельных критиков. Молодых и не очень. Я за многими слежу. Сверяю ощущения от прочитанного. Кого-то просто читаю из любви к критике. У кого-то учусь.

Если говорить об именах, то давайте списком:

1) Алексей Колобродов — его сборники критических статей (и шире — культурологических) «Здравые смыслы» и «Об Солженицына» представляют собой компаративистскую эквилибристику самого высшего порядка. Следить за парадоксальной мыслью А.Ю. — одно удовольствие, не хуже чтения остросюжетной литературы.

2) Максим Алпатов — сама трезвость. О чём бы он ни писал, это всегда взвешенное мнение, без эмоций, фальши и пристрастий. А главное — он попадает в самое яблочко. Даже если ты увидел, приметил, определил что-то в тексте, есть риск, что Алпатов выскажется точнее и изящней.

3) Виктория Шохина — что ни текст, то погружение в историко-культурный контекст, в природу поэтики автора, в его биографию. Очень филологично, иногда дотошно филологично, но и это в радость. Иные её тексты использую и для сугубо литературоведческой работы.

Есть ещё молодые критики, уже успевшие заявить о себе как отдельными статьями, так и книгами. Читаю их в обязательном порядке, и это Иван Родионов (Камышин), Елена Васильева (Санкт-Петербург), Владимир Панкратов (Москва).

2. См. ответ на вопрос 1.

3. По-моему, ответ на первый вопрос отчётливо показывает, что культурного перепроизводства хватает. Заняли ли те критики, которых я отметил, достойное место в литературном контексте — вопрос. Колобродов, которого издают лучшие наши издательства, — пожалуй, да. У него что ни книга, то событие. Шохина? К сожалению, нет. Ей бы всё организовать в книгу. Алпатов? Дайте время. Он всё-таки работает на вечность, а не на потеху публике.